«Философский пароход» (образ, введённый в оборот Сергеем Сергеевичем Хоружим в 1990 году) стал и символом, и во многом создателем новой советской реальности. Он обозначил веху в создании идеологического режима — после сумятицы Гражданской войны. Теперь новая власть — одновременно беря курс и на частичную идеологическую либерализацию (например, разрешая кооперативные издательства), и утверждая «Новую экономическую политику» (НЭП) — массированной высылкой интеллектуалов одновременно размечала границы дозволенного: теперь у неё могли быть «попутчики» (по терминологии Троцкого), но не могло быть оппонентов внутри страны.
В историческом смысле высланным повезло — хотя для многих из них в тот момент ситуация представлялась обратной: многие из назначенных к изгнанию предпринимали попытки остаться — Густаву Густавовичу Шпету, как известно, удалось добиться исключения себя из списков, чтобы в итоге пройти томскую ссылку и быть убитым в 1937 году.
Высылка была большим испытанием и потерей для высылаемых — они не только изгонялись из своей страны, но и в большей или меньшей степени утрачивали среду, контекст своей интеллектуальной работы — попадали в пространство эмиграции, которое прежде всего определялось отрицательно, бегством или изгнанием из России, а не общностью актуальных устремлений, общностью существования, попадали в ситуацию, где всё более преобладающей становилась задача «сохранения» и раздвоенного существования — какого-то приспособления к текущим условиям, которые так и не становились вполне «своими», ожидания, растянутого на десятилетия.
Но самые сильные из них сумеют найти новые формы и новые темы — не замыкаясь в «эмигрантском», а используя ситуацию как вызов, новое основание для творчества — как Бердяев, обретающий после 1922 года новое дыхание, или как Франк, всё более углубляющийся в темы размышлений, завладевшие им ещё в конце 1900-х.
Для нас теперь, из столетней перспективы — это опыт расколотой страны, раздробленного мира мысли и переживания. И изгнанных — пытающихся в изгнании осмыслить случившееся с ними, со страной, с миром — осмыслить в категориях, которые оказались невозможны для проговаривания (и тем самым во многом и для мысли) внутри страны.
В историческом смысле высланным повезло — хотя для многих из них в тот момент ситуация представлялась обратной: многие из назначенных к изгнанию предпринимали попытки остаться — Густаву Густавовичу Шпету, как известно, удалось добиться исключения себя из списков, чтобы в итоге пройти томскую ссылку и быть убитым в 1937 году.
Высылка была большим испытанием и потерей для высылаемых — они не только изгонялись из своей страны, но и в большей или меньшей степени утрачивали среду, контекст своей интеллектуальной работы — попадали в пространство эмиграции, которое прежде всего определялось отрицательно, бегством или изгнанием из России, а не общностью актуальных устремлений, общностью существования, попадали в ситуацию, где всё более преобладающей становилась задача «сохранения» и раздвоенного существования — какого-то приспособления к текущим условиям, которые так и не становились вполне «своими», ожидания, растянутого на десятилетия.
Но самые сильные из них сумеют найти новые формы и новые темы — не замыкаясь в «эмигрантском», а используя ситуацию как вызов, новое основание для творчества — как Бердяев, обретающий после 1922 года новое дыхание, или как Франк, всё более углубляющийся в темы размышлений, завладевшие им ещё в конце 1900-х.
Для нас теперь, из столетней перспективы — это опыт расколотой страны, раздробленного мира мысли и переживания. И изгнанных — пытающихся в изгнании осмыслить случившееся с ними, со страной, с миром — осмыслить в категориях, которые оказались невозможны для проговаривания (и тем самым во многом и для мысли) внутри страны.
Каково значение «философского парохода» для России и мира в 1922 и 2022 году?
Кто из пассажиров «философского парохода» вам особенно близок, повлиял на ваше творчество?
Прежде всего — конечно Бердяев. Не в смысле текущей «близости» — но для меня, как и для множества тех, кто начинал интересоваться русской мыслью, философией в конце 1980-х и в 1990-е годы — он был одним из первых прочитанных. Он умел и, думается, поныне умеет заражать философскими вопросами — открывать их как важные и близкие, имеющие непосредственное, личное значение. И он несёт тот пафос, который издалека может видеться смешным, нелепым, преувеличенным — но который созвучен юности.
Потом возникали свои моменты сближения или близости с мыслью множества других высланных — от Франка до Лосского, от Кизеветтера до Сорокина. Но что становилось всё более важным со временем — это не отдельная «близость», а умение их ценить и понимать в контексте времени — вслушиваться в их споры и реконструировать отстаиваемые ими позиции, не только фиксировать своеобразные преломления конкретных идей — но и видеть смысл в том числе и в намеренном непонимании, игнорировании или невосприимчивости. В истории мысли важны не только — а быть может и не столько — отдельные голоса, взятые изолированно, сколько разговор, включающий собеседников — реальных и подразумеваемых, первого и второго планов. Важен в том числе и потому, что позволяет расслышать индивидуальный голос, услышать то, что действительно было сказано — тогда, в тот момент, в том контексте. И уже через это соотнести со своим, стараясь постоянно помнить о собственной историчности — и вместе с тем о несводимости лишь к историческому, о вневременном, что для нас может быть дано только во времени.
Потом возникали свои моменты сближения или близости с мыслью множества других высланных — от Франка до Лосского, от Кизеветтера до Сорокина. Но что становилось всё более важным со временем — это не отдельная «близость», а умение их ценить и понимать в контексте времени — вслушиваться в их споры и реконструировать отстаиваемые ими позиции, не только фиксировать своеобразные преломления конкретных идей — но и видеть смысл в том числе и в намеренном непонимании, игнорировании или невосприимчивости. В истории мысли важны не только — а быть может и не столько — отдельные голоса, взятые изолированно, сколько разговор, включающий собеседников — реальных и подразумеваемых, первого и второго планов. Важен в том числе и потому, что позволяет расслышать индивидуальный голос, услышать то, что действительно было сказано — тогда, в тот момент, в том контексте. И уже через это соотнести со своим, стараясь постоянно помнить о собственной историчности — и вместе с тем о несводимости лишь к историческому, о вневременном, что для нас может быть дано только во времени.
Думается — применительно по крайней мере к большей части представленных на выставке имён — прежде всего серьёзное отношение к делу, способность к пафосу — истинному, то есть в единстве с интеллектуальной честностью.
И стремление делать своё дело, неуступчивость обстоятельствам — делать то, в чём видят смысл для себя, даже если в этот момент если не всем вокруг, то многим, это дело представляется нелепым, ненужным, несовременным. Не замыкаясь в высокомерии — напротив, постоянно стремясь объяснить, почему это — то, что столь озабочивает тебя — важно: что отклик на время — это не повторение его, не выступать лишь зеркалом, а именно откликаться, говорить в ответ — своё.
И стремление делать своё дело, неуступчивость обстоятельствам — делать то, в чём видят смысл для себя, даже если в этот момент если не всем вокруг, то многим, это дело представляется нелепым, ненужным, несовременным. Не замыкаясь в высокомерии — напротив, постоянно стремясь объяснить, почему это — то, что столь озабочивает тебя — важно: что отклик на время — это не повторение его, не выступать лишь зеркалом, а именно откликаться, говорить в ответ — своё.
Что в их творческом наследии должно быть усвоено нашими современниками?
Интервью с Андреем Тесля
Ведущий специалист по русской общественной мысли XIX века
Интервью с Андреем Тесля
Ведущий специалист по русской общественной мысли XIX века
Каково значение «философского парохода» для России и мира в 1922 и 2022 году?
«Философский пароход» (образ, введённый в оборот Сергеем Сергеевичем Хоружим в 1990 году) стал и символом, и во многом создателем новой советской реальности. Он обозначил веху в создании идеологического режима — после сумятицы Гражданской войны. Теперь новая власть — одновременно беря курс и на частичную идеологическую либерализацию (например, разрешая кооперативные издательства), и утверждая «Новую экономическую политику» (НЭП) — массированной высылкой интеллектуалов одновременно размечала границы дозволенного: теперь у неё могли быть «попутчики» (по терминологии Троцкого), но не могло быть оппонентов внутри страны.
В историческом смысле высланным повезло — хотя для многих из них в тот момент ситуация представлялась обратной: многие из назначенных к изгнанию предпринимали попытки остаться — Густаву Густавовичу Шпету, как известно, удалось добиться исключения себя из списков, чтобы в итоге пройти томскую ссылку и быть убитым в 1937 году.
Высылка была большим испытанием и потерей для высылаемых — они не только изгонялись из своей страны, но и в большей или меньшей степени утрачивали среду, контекст своей интеллектуальной работы — попадали в пространство эмиграции, которое прежде всего определялось отрицательно, бегством или изгнанием из России, а не общностью актуальных устремлений, общностью существования, попадали в ситуацию, где всё более преобладающей становилась задача «сохранения» и раздвоенного существования — какого-то приспособления к текущим условиям, которые так и не становились вполне «своими», ожидания, растянутого на десятилетия.
Но самые сильные из них сумеют найти новые формы и новые темы — не замыкаясь в «эмигрантском», а используя ситуацию как вызов, новое основание для творчества — как Бердяев, обретающий после 1922 года новое дыхание, или как Франк, всё более углубляющийся в темы размышлений, завладевшие им ещё в конце 1900-х.
Для нас теперь, из столетней перспективы — это опыт расколотой страны, раздробленного мира мысли и переживания. И изгнанных — пытающихся в изгнании осмыслить случившееся с ними, со страной, с миром — осмыслить в категориях, которые оказались невозможны для проговаривания (и тем самым во многом и для мысли) внутри страны.
Кто из пассажиров «философского парохода» вам особенно близок, повлиял на ваше творчество?
Прежде всего⦁— конечно Бердяев. Не⦁в⦁смысле текущей «близости»⦁— но⦁для меня, как и⦁для множества тех, кто начинал интересоваться русской мыслью, философией в⦁конце 1980-х и⦁в⦁1990-е годы⦁— он⦁был одним из⦁первых прочитанных. Он⦁умел и, думается, поныне умеет заражать философскими вопросами⦁— открывать их⦁как важные и⦁близкие, имеющие непосредственное, личное значение. И⦁он⦁несёт тот пафос, который издалека может видеться смешным, нелепым, преувеличенным⦁— но⦁который созвучен юности.
Потом возникали свои моменты сближения или близости с⦁мыслью множества других высланных⦁— от⦁Франка до⦁Лосского, от⦁Кизеветтера до⦁Сорокина. Но⦁что становилось всё более важным со⦁временем⦁— это не⦁отдельная «близость», а⦁умение их⦁ценить и⦁понимать в⦁контексте времени⦁— вслушиваться в⦁их⦁споры и⦁реконструировать отстаиваемые ими позиции, не⦁только фиксировать своеобразные преломления конкретных идей⦁— но⦁и⦁видеть смысл в⦁том числе и⦁в⦁намеренном непонимании, игнорировании или невосприимчивости. В⦁истории мысли важны не⦁только⦁— а⦁быть может и⦁не⦁столько⦁— отдельные голоса, взятые изолированно, сколько разговор, включающий собеседников⦁— реальных и⦁подразумеваемых, первого и⦁второго планов. Важен в⦁том числе и⦁потому, что позволяет расслышать индивидуальный голос, услышать то, что действительно было сказано⦁— тогда, в⦁тот момент, в⦁том контексте. И⦁уже через это соотнести со⦁своим, стараясь постоянно помнить о⦁собственной историчности⦁— и⦁вместе с⦁тем о⦁несводимости лишь к⦁историческому, о⦁вневременном, что для⦁нас может быть дано только во⦁времени.
Что в их творческом наследии должно быть усвоено нашими современниками?
Думается⦁— применительно по⦁крайней мере к⦁большей части представленных на⦁выставке имён⦁— прежде всего серьёзное отношение к⦁делу, способность к⦁пафосу⦁— истинному, то⦁есть в⦁единстве с⦁интеллектуальной честностью.
И⦁стремление делать своё дело, неуступчивость обстоятельствам⦁— делать то, в⦁чём видят смысл для⦁себя, даже если в⦁этот момент если не⦁всем вокруг, то⦁многим, это дело представляется нелепым, ненужным, несовременным. Не⦁замыкаясь в⦁высокомерии⦁— напротив, постоянно стремясь объяснить, почему это⦁— то, что столь озабочивает тебя⦁— важно: что отклик на⦁время⦁— это не⦁повторение его, не⦁выступать лишь зеркалом, а⦁именно откликаться, говорить в⦁ответ⦁— своё.
Ведущий специалист по русской общественной мысли XIX века
Каково значение «философского парохода» для России и мира в 1922 и 2022 году?
«Философский пароход» (образ, введённый в оборот Сергеем Сергеевичем Хоружим в 1990 году) стал и символом, и во многом создателем новой советской реальности. Он обозначил веху в создании идеологического режима — после сумятицы Гражданской войны. Теперь новая власть — одновременно беря курс и на частичную идеологическую либерализацию (например, разрешая кооперативные издательства), и утверждая «Новую экономическую политику» (НЭП) — массированной высылкой интеллектуалов одновременно размечала границы дозволенного: теперь у неё могли быть «попутчики» (по терминологии Троцкого), но не могло быть оппонентов внутри страны.
В историческом смысле высланным повезло — хотя для многих из них в тот момент ситуация представлялась обратной: многие из назначенных к изгнанию предпринимали попытки остаться — Густаву Густавовичу Шпету, как известно, удалось добиться исключения себя из списков, чтобы в итоге пройти томскую ссылку и быть убитым в 1937 году.
Высылка была большим испытанием и потерей для высылаемых — они не только изгонялись из своей страны, но и в большей или меньшей степени утрачивали среду, контекст своей интеллектуальной работы — попадали в пространство эмиграции, которое прежде всего определялось отрицательно, бегством или изгнанием из России, а не общностью актуальных устремлений, общностью существования, попадали в ситуацию, где всё более преобладающей становилась задача «сохранения» и раздвоенного существования — какого-то приспособления к текущим условиям, которые так и не становились вполне «своими», ожидания, растянутого на десятилетия.
Но самые сильные из них сумеют найти новые формы и новые темы — не замыкаясь в «эмигрантском», а используя ситуацию как вызов, новое основание для творчества — как Бердяев, обретающий после 1922 года новое дыхание, или как Франк, всё более углубляющийся в темы размышлений, завладевшие им ещё в конце 1900-х.
Для нас теперь, из столетней перспективы — это опыт расколотой страны, раздробленного мира мысли и переживания. И изгнанных — пытающихся в изгнании осмыслить случившееся с ними, со страной, с миром — осмыслить в категориях, которые оказались невозможны для проговаривания (и тем самым во многом и для мысли) внутри страны.
Кто из пассажиров «философского парохода» вам особенно близок, повлиял на ваше творчество?
Прежде всего⦁— конечно Бердяев. Не⦁в⦁смысле текущей «близости»⦁— но⦁для меня, как и⦁для множества тех, кто начинал интересоваться русской мыслью, философией в⦁конце 1980-х и⦁в⦁1990-е годы⦁— он⦁был одним из⦁первых прочитанных. Он⦁умел и, думается, поныне умеет заражать философскими вопросами⦁— открывать их⦁как важные и⦁близкие, имеющие непосредственное, личное значение. И⦁он⦁несёт тот пафос, который издалека может видеться смешным, нелепым, преувеличенным⦁— но⦁который созвучен юности.
Потом возникали свои моменты сближения или близости с⦁мыслью множества других высланных⦁— от⦁Франка до⦁Лосского, от⦁Кизеветтера до⦁Сорокина. Но⦁что становилось всё более важным со⦁временем⦁— это не⦁отдельная «близость», а⦁умение их⦁ценить и⦁понимать в⦁контексте времени⦁— вслушиваться в⦁их⦁споры и⦁реконструировать отстаиваемые ими позиции, не⦁только фиксировать своеобразные преломления конкретных идей⦁— но⦁и⦁видеть смысл в⦁том числе и⦁в⦁намеренном непонимании, игнорировании или невосприимчивости. В⦁истории мысли важны не⦁только⦁— а⦁быть может и⦁не⦁столько⦁— отдельные голоса, взятые изолированно, сколько разговор, включающий собеседников⦁— реальных и⦁подразумеваемых, первого и⦁второго планов. Важен в⦁том числе и⦁потому, что позволяет расслышать индивидуальный голос, услышать то, что действительно было сказано⦁— тогда, в⦁тот момент, в⦁том контексте. И⦁уже через это соотнести со⦁своим, стараясь постоянно помнить о⦁собственной историчности⦁— и⦁вместе с⦁тем о⦁несводимости лишь к⦁историческому, о⦁вневременном, что для⦁нас может быть дано только во⦁времени.
Что в их творческом наследии должно быть усвоено нашими современниками?
Думается⦁— применительно по⦁крайней мере к⦁большей части представленных на⦁выставке имён⦁— прежде всего серьёзное отношение к⦁делу, способность к⦁пафосу⦁— истинному, то⦁есть в⦁единстве с⦁интеллектуальной честностью.
И⦁стремление делать своё дело, неуступчивость обстоятельствам⦁— делать то, в⦁чём видят смысл для⦁себя, даже если в⦁этот момент если не⦁всем вокруг, то⦁многим, это дело представляется нелепым, ненужным, несовременным. Не⦁замыкаясь в⦁высокомерии⦁— напротив, постоянно стремясь объяснить, почему это⦁— то, что столь озабочивает тебя⦁— важно: что отклик на⦁время⦁— это не⦁повторение его, не⦁выступать лишь зеркалом, а⦁именно откликаться, говорить в⦁ответ⦁— своё.